Мое тело горело в лихорадке, песок жег кожу, а где-то вдалеке, глухо, как из-за плотной стены или слоя воды звучали голоса и крики. Происходило что-то глупое. Настолько глупое, что вызывало раздражение, хотя мозг отказывался работать. Я помнил, где-то на периферии сознания, что это работает яд, но это тоже раздражало. Мое раздражение… некоторые принимали его за жажду жизни. На самом деле… это было просто раздражение. А сейчас, оно было особенно сильным. Требовался покой и тишина. А они были слишком шумными.
Мешали думать. Мешали спать. Просто мешали.
Выполнить миссию с такими раздражающими факторами было просто невозможно.
Невыносимо хотелось кого-нибудь убить. А шум не прекращался.
Я слышал голос Хаккая, и на время наступила тишина. Как оказалось не надолго.
Я открыл глаза, и солнце ударило по зрачкам. Значит, мы выбрались на поверхность. Пахло песком и кровью.
Медленно я поднялся на ноги, чувствуя, как тело отказывается служить. Это тоже раздражало.
Я взглянул на глупую обезьяну, что кричала громче всех. И успел заметить его прыжок к Хаккаю. Последнему, кто стоял на ногах.
Ненавижу детей. Шумных, аргессивных, тупых и таких… раздражающих.
Этот ребенок был хуже всех.
Обычно выстрелы действовали на него безотказно. В этот раз… я смотрел в золотые безумные глаза, и где-то из-за глухой стены слышал, как кричит Хаккай.
— Тупая обезьяна… — я выбросил пистолет, — Чертова тупая обезьяна.
Я действовал почти бездумно, и когда тяжелое тело на груди замерло., наступила долгожданная тишина.
Раздражающий шум исчез. Зато теперь меня раздражение вызывала слабость и тяжесть этой мартышки. Я взглянул на ослепительное солнце и потерял сознание.